Второй пионерлагерь начинался веселее. Уже не на автобусах, а своим, привычным ходом на электричке с Ярославского вокзала, но немного не доезжая до родных краёв. После Заветов Ильича мы с мамой встрепенулись и, с тем же красным чемоданчиком, моим полным тёзкой, судя по трафаретным синим буквам на приклеенной сбоку перфокарте, вышли на станции Правда. Перешли железнодорожное полотно к автобусной остановке: тут уже нас ждали автобусы, всю вторую смену. Помахали мамам и папам в окошки, и поехали. Дорога заняла немного времени, минут, может, сорок, – посёлки и перелески отступили, и, миновав длинное поле, мы оказались среди зарослей акации, у длинных железных ворот лагеря. Автобусы остановились за воротами, как ехали, гуськом – поэтому нам пришлось с чемоданами, организованно, шагать до центрального бетонного корпуса со столовой, а уже там ждать распределения по отрядам и корпусам. Для чемоданов в этот раз отдельного сарая не предполагалось – имелась комната в каждом корпусе.

Нам достался первый в ряду корпусов, сразу за длинной асфальтовой аллеей, ведущей от столовой. Ещё дальше, за нашим корпусом как раз, имелся бассейн наземного базирования (это мы разведали чуть позже) и стадион. Корпуса двухэтажные, панельные, по сравнению с моим предыдущим «Востоком-1» - прямо-таки городская цивилизация. Душевые при каждом корпусе на втором этаже. Кровать мне досталась расположенная почти так же, как в «Востоке», только уже вторая от окна к двери во втором ряду (левая стена начинается от двери, а просторы палаты до угла и окон боковых – направо распростёрлись). Тумбочка – напротив у стены, а не возле кровати, но не важно. Долго решали с соседом, кому какую тумбочку приписать, я был сговорчив.

В «Дружбе» как-то всё пошло сразу веселее и внятнее. Может, потому что без дождей… И возможно, потому что у нас теперь был вожатый мужеского пола. Недавно из армии, усатый, мускулистый – вполне подходящий допубертатным мальчишкам идеал. Изумил своим вниманием к нам чуть позже – перед каждым тихим часом и тем более перед ночным сном требовал, чтоб встали у кроватей, проверял, не улёгся ли кто в плавках. Следил чтобы пипирки наши не прели в заточении химических волокон, а вырастали в хлопковом комфорте, как у вожатых большие…

Вот уж тут мы устраивали самые неистовые скачки по кроватям во время тихого часа и битвы подушками… Но это всё было от радости, а не от безделья. Линейки «Дружбы», как и сама дружба – запечатлевались. Особое, уверенное торжество при поднятии флага дежурным отрядом. Внимательное отношение не только к распорядку дня, но и к взятым на себя обязанностям – от уборки корпусов до общелагерного дежурства с подметанием аллеи и помощи по столовой. Вот такой островок где-то посреди полей, далеко от железной дороги и всего по-летнему знакомого… Странно, но я не пытался как-то соотнести наше местоположение с дачными краями – не мыслил отсюда ни побега, ни велосипедного маршрута (хотя сейчас мог бы за часок туда запросто доехать на своей зелёной «Украине»).

Столовая кормила на втором этаже главного корпуса в этот раз уже не за длинными столами, как в шестидесятническо-дачном или отчасти деревенском «Востоке-1», а за столиками, как в ресторане, по четыре человека, куда мы плюхались каждый раз на удачу, закрепленных не было, были лишь отрядные зоны в зале. Кормили очень вкусно, разнообразно. Обязательные каши и компоты были, но обеда после всех наших энергозатратных дел мы всегда едва могли дождаться.

Утренние линейки – с другой стороны главного корпуса, ближе к нашим корпусам, хоть и с записанным, магнитофонным, но звуком горна. С поднятием флага СССР, за которым следит весь лагерь, выстроившийся каре, человек двести. И все проверяют, хорошо ли пионерский галстук повязан, частичка этого поднимаемого знамени, согласно клятве и уставу… Меня всегда волновал этот пазл («пУццле», как мы с мамой поначалу произносили название ГДР-овских наборов из «Детского мира»): ведь цвет пионерского галстука был ближе к рыжему, а знамени – к алому… Но, видимо, складываясь в несколько слоёв сотни миллионов наших пионерских галстуков давали более насыщенный цвет знамени, правильный.

С линейки начинается день, а там – уж записывайся в кружи, товарищ пионер. Я записался в бассейн – и как всегда мне в данной теме почему-то «везло», промахнулся. В школе тоже с первого класса пытался ходить в бассейн (в дворец пионеров на Миусской) – а его как раз ремонтировали, не дождался я плавания, всё физподготовка шла банальная. Вот и здешний монструозный бассейн, как бы кишками наружу, имеющий какие-то длиннющие баллончики, трубочки и прочие приспособления, словно для гидравлического пресса – всё не хотел работать.

Но спорт нас не миновал – вскоре на соревнованиях по бегу я взял вполне уверенное второе отрядное место, не посрамил бабушкиного мирового рекорда 1920-х. Правда, не один пришёл, а синхронно с товарищем, и после пары изнурительных тренировок - но стометровку за минуту с небольшим было пробежать весьма уважительно. Помогало каучуковое, пружинящее покрытие дорожки – по доскам родного спортзала 91-й школы или по асфальту я бы так не пробежал.

На третий день пребывания настало время придумывать отрядам названия: перед корпусами длинною хаотичной цепью мы стояли и брэйн-штормИли. Тут была полнейшая демократия – вожатый лишь подсказывал, что звучнее и лучше для речёвок. Орлята, звёздочки, вымпелы и всякое такое прочее – уже было расхватано отрядами постарше, а мы решили назваться Солнечным. При этом кто-то из соседних отрядиков подбегал к нам, подсказывал, какого уровня должен быть девиз. Девиз требовался хлёсткий, как «Не отступать и не сдаваться» или (чем нас и подразнил наш отрядный очкастик-толстячок, имеющий тоже пионерлагерный опыт): «Наш девиз – не падать вниз, а держаться за карниз»… Ну, а мы, вполне логично, додумались-досовещались до «Светить всегда, светить везде, светить – и никаких гвоздей». Это уж девичья половинка отряда помогла. При перекличке теперь на линейке и при победе в любых соревнованиях мы должны были дружно, сильно, слаженно повторять единожды избранный девиз. Вот такая коллективизация с малых лет…

Чем полнее и познавательнее жизнь лагерная – тем меньше помнится она. Вот «Восток-1» давал вдоволь созерцательного и интроспективного времени из-за дождливости – и потосковать, и поиграть ещё по детским стандартам. А тут, при наличии комнаты для игр – мы использовали её только для написания писем разок в неделю. И о родителях вспоминали – конечно же, вспоминали! – но только перед их приездом. Ну, и ещё пока шли по аллее с акациями к столовой…

У одного паренька, чуть постарше, из соседнего корпуса и отряда, была синяя кепка «Речфлот» - неимоверно тогда модная и современная. У нас-то чаще были ещё с синими козырьками «Таллинн-регата» и всякие её вариации… Ну и, конечно же, пилотки – что выбирались с родителями ещё в Москве. Допускалось небольшое различие – звезда на пилотке (неизменно красной) могла быть в жёлтом кругу (почти вьетнамская – потому что внутри, соответственно, красная) или как на знамени СССР, жёлтенькая. Круг-фон мог быть и белый, а пилотка даже зелёной (но звезда тогда красной всё равно) – но такие исключения у нас почти не встречались, а если встречались, то у вожатых.

Запомнились весёлые старты по дальней аллее у маленьких корпусов. Бег в мешках, точнее, прыгание, в котором наш отряд стал абсолютным рекордсменом (в чём был и мой вклад, и девочки смотрели благодарно), и та усталость и желанность ужина после полной выкладки – достойной наградой казалась. Внутри сырого леса, который начинался сразу за стадионом и отделялся от нас бетонными фонарными столбами – росли, утверждались, новые общественные отношения, основанные на товарищеском соревновании, азарте, любопытстве и безмерной зависти к старшеотрядникам…

По вечерам было кино – причём многие из нашего отряда уже знали ожидаемые фильмы, но смотрели с удовольствием по второму-третьему разу. Но вот «Красных дьяволят», проанонсированных вожатыми за ужином отдельно, я видел впервые – и полностью был их романтизмом-героизмом полонён. Понимал, что мы тут, хоть и понарошку, но их последователи – на каждой линейке поднимаем знамя общности с ними, чумазыми, неуловимыми…

Было немного времени и на прогулки с вольнодумством – я свёл дружбу с владельцем кепки «Речфлот», что считал престижным, почётным. Поносить кепку не просил, но интересовался, откуда она родом. В нас разные шевелились тенденции, детская мода ведь не знала рубежа буржуазности. Скажем, моя давнишняя детская майка «Теннис», краснобуквенная «газетка» по стилю, именно с отечественными буквами в ободках, но болгарского производства – была когда-то предметом любопытства и небольшой зависти тех, у кого ничего на майке не было написано. Но кепка с длинным козырьком «Речфлот» (с другого бока – английской транскрипцией Rechflot)- это был покрывающий всё прочее козырь. Вот с Речфлотом мы и гуляли иногда, обсуждая кинофильмы, что успели посмотреть на дачах и по телеку, и уже ужастики, каратистские фильмы, о которых знали только понаслышке – шли мимо гидравлически-бессильного бассейна, по стадиону у края лагеря, воображая что бетонные высокие фонари напоминают те, что ограждали Освенцим… В общем, фантазировали и дискутировали. А когда достаточно уже заслужили уважения нашего вожатого, служившего, оказывается, в Афгане (оттуда родом была его необычная выгоревшая панамка и форма, которую он надевал и показывал в корпусе по нашим многочисленным просьбам, но по лагерю в ней не ходил, скромничал) – попросили его показать, как разбивают кирпич одним ударом.

Он выбрал самых достойных, четверых, включая меня, был и наш толстяк-очкарик, самый эрудированный пионер, - отвёл за корпус, а точнее между корпусами встал. Долго примерялся и выпускал, словно бык, воздух из ноздрей, и в конце концов долбанул по красному кирпичу локтем. Действительно разбил, но мы почему-то считали что это – вполсилы, ждали удара кулаком или «киЯ!» ребром ладони, как на каратистских картинках...

Как течёт в краях за акациями (на стручках которой мы научились виртуозно дудеть) время – то, летнее, всеобщее, мы ощущали лишь в свободные часы, догуливали и до ворот лагеря, выглядывали в сторону полей, обходили технический, санитарный и гидроузловой, самый первый после ворот корпус, который ассоциировался почему-то с почтой. Обдумывали письма и планы на лето – хвастливые вслух, соревновательные друг с другом, но и интериоризирующиеся. Верхом мечты (когда вернёмся из лагеря) тогда было попробовать жЕвачку (так произносили) «Баббл гам», со вкладышами, дующуюся…

А мама привозила в выходные, в день посещений – наши жвачки, апельсиновую, мятную (хотя разок в Калистово в пристанционном магазине нам попалась и клубничная, прибалтийская, этот праздник был надолго). По жвачкам легко определялся статус родителей – жаль, жвачки-сигареты уже закончились мои «Тин и Тина», югославские, с Джоном Траволтой на вкладыше. Хоть я и берёг их, но за второй класс все и сжевал, до 1985-го года не дотянул… Но вот соседу по тумбочкам привезли родители невиданное: как-то он забирался и нечто тёмное откусывал, а я спросил, мол, что за чудо, шоколад? Но он гордо продекламировал, словно конферансье:

- Пирожное «Карр-тошка»!

И дал мне попробовать кусочек. Какие там жвачки… Я полюбил этот вкус пуще всех жвачек бессмысленных, и мечтал «на гражданке» отведать пирожных этих всласть. Но и мамины конфетки-бараночки, леденцы-ирисочки, дозируемые, сберегаемые – радовали…

Кстати, этот же сосед по тумбочке рассказывал наиболее талантливо анекдот с матом, про Чапаева… Что поделаешь: именно так, всё вместе, наше пионерское детство и вынашивало в себе перестроечные анекдотики, тенденции, разложенции… «Стоит статУя в лучах заката, а под знаменем красным у ней +уй поднятый» - был финал Петькиного стихосложения. О те поры мы ещё не ведали собственной эрекции, но анекдотическая – уже была с нами…

В шахматный день в столовом корпусе, когда лучшие умы показывали класс и наш отряд состязался со старшими – мы все опозорились, и я тут не был исключением. Нас обставляли в несколько ходов, заманивая поддавками и обсмеивая в лицо. В тот день ужин не был заслуженным и вкусным, но кино отвлекло.

Не знаю, почему вдруг, ведь было так всё тут хорошо и бодро, но когда мама предложила (второе воскресенье всего лишь) и отсюда забраться на недельку пораньше – я согласился. Хотя именно этим летом поборол ту «восточную» инфантильность, что обнаружилась в предыдущем пионерлагере. Когда сообщил усатому вожатому, он всерьёз огорчился:

- И ты на третью смену не остаёшься? Эх, все нормальные парни разъедутся…

Словно "нормальный" значило много летом 1986-го, особенно в устах "афганца". Эта косвенная похвала мне была так нужна тогда: третье лето безотцовщины... Мы такого с мамой и не планировали (оставаться на третью смену) – и тут я немного вжился в обстоятельства наших соотрядников, имеющих «лагерный опыт», ведь некоторые по две, а то и три смены проводят так, пока их родители отдыхают по курортам и заняты личной жизнью… Везёт же мне – малейший каприз, и можно даже одну смену не допребывать. Правда, жаль: как раз обещали скорый выезд в колхоз на сбор слив! Но – к пирожному-картошке городскому хотелось больше… Хотя, сперва-то ждала обычная дачная жизнь, купание в пруду и велосипедные радости только.

Не помню ни имён, ни внешностей моих соотрядников, ни девчат, ни парней, но помню, какой мы были славной слаженной армией-пионерией. Так и настоящие солдаты в настоящем бою не помнят всех поимённо, некогда помнить – но ощущают себя с ними единым, непрерывным войском, полным сил, энтузиазма и жажды атаковать.

Все мои пионерлагеря. Восток-1