Главным признаком демократии является законодательно обеспеченные выборные формы как пропорционального представительства во власти (коллективный орган) так и авторитарного представительства (президент), и обязательного наличия любых форм неотъемлемых прав граждан, несущих в себе механизм защиты интересов меньшинств. (источник)

Надо отметить, что в Википедии данная статья уже помечена как потенциальный кандидат на удаление из-за отсутствия ссылок на авторитетные источники. Тем более странно, что ряд граждан означенным определением пользуются, не отдавая себе отчёта, что по своей структуре оно примерно такое:

   1. Все люди являются свободными и независимыми.
   2. У каждого из них по три раба

То есть, противоречие заложено в определение с самого начала и оно — именно что логическое, а не просто косвенно следующее из некоторых физических законов. Демократия, согласно этому определению, это такой оксюморон — вида «свободный раб», «храбрый трус» или «независимый журналист». Однако формула таки устоялась и прижилась. Настолько прижилась, что граждане «натренировались» не замечать противоречия уже на подсознательном уровне.

Кстати, в оригинале фразы про «трёх рабов» противоречия не было, это я уже её специально переиначил. В оригинале речь шла не про всех людей, а исключительно про граждан. Соответственно, у граждан по три раба, а сами рабы — не граждане. Никаких противоречий.

Демократия — это по сути коллегиальная власть. Решения в её рамках принимаются не по воле конкретного должностного лица, а по совокупному решению некоторой, относительно обширной группы лиц, которых касается это решение. В идеале — по совокупному решению всех таких лиц. И тут мы подходим к наиболее сложному вопросу: как именно эти лица вырабатывают совокупное решение?

Можно было бы предположить, что решение считается выработанным, когда все коллегианты с ним согласны. Этот вариант был бы идеальным, однако очевидно наличествует огромное количество случаев, где такое в принципе невозможно. Так, например, преступник вряд ли согласится с необходимостью его посадить (сократов, увы, крайне мало). В результате решение о засаживании в тюрьму вора в принципе может быть принято исключительно вопреки воле оного вора. Преступники вообще скорее всего будут протестовать против принятия тех законов, в рамках которых они — преступники. То есть, хоть локальные проявления «демократии через всеобщий консенсус» и возможны, как общий принцип такое не подходит — в этом случае большинство жизненно важных для общества решений просто не будет принято.

Таким образом, мы вынуждены заключить, что при реальной демократии решение принимается коллегиально, однако всё же вопреки воле некоторой части членов коллегии. И такое положение вещей, в общем-то, согласуется с нашим опытом: при демократии решения обычно принимаются большинством голосов. Понятие «голос» может несколько варьироваться, например, не в обязательном порядке выполняется правило «один человек — один голос», но хоть какое-то наделение членов коллегии «голосами» так или иначе присутствует. И по результатам голосования часть, обладающая большинством голосов, достигает своей цели, а другая часть — напротив, не достигает. И эта вторая часть как раз и является по своей сути «меньшинством». Демократия, которая реально достижима на практике — это власть большинства голосов.

Меньшинство же — оно как раз и есть меньшинство. Оно — та часть, у которой голосов мало. В том числе, и когда речь идёт не о коллегии, а об обществе в целом. По своему построению демократия подразумевает принятие решений не меньшинствами, а именно большинством. И даже если решение оказалось в пользу меньшинства, то оно всё равно — результат воли большинства. Можно так сказать, проявление его, большинства снисходительности. Но никак не характерная черта демократии.

Именно по этой причине Большая Советская Энциклопедия куда как более корректно и осторожно даёт определение демократии, нежели некий безвестный автор статьи в Викепедии:

Демократия — форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод.

Речь тут совсем даже не случайно идёт о «достаточно широком круге прав и свобод» и совсем даже не идёт о «неотъемлимых правах» и о «защите интересов меньшинств». Действительно, чтобы демократия действовала, народ должен иметь по крайней мере те права, которые позволяют ему участвовать в демократическом процессе, и по крайней мере свободу на выражения собственного мнения хотя бы на этапе прений по рассматриваемому вопросу. Это определение не обладает внутренней противоречивостью и действительно описывает положение вещей.

Но если мы постулируем «механизм защиты прав меньшинств», то противоречие становится неустранимым. Действительно, какой именно механизм может помешать демократической коллегии принять решение не в пользу меньшинства? Исключительно внедемократический. То есть, в этом случае должна иметься некоторая внешняя сила, которая по своей «влиятельности» сильнее демократии. И которая не допускает принятия демократическим путём определённого спектра решений. Эта самая сила должна действовать вопреки воле большинства и тем самым демократию ограничивать. Её можно даже рассматривать как некий «наддемократический» закон, который не имеют права нарушать коллегианты, каким бы ни было их решение. Таким образом, и сам этот закон должен быть принят «более значимым органом», нежели эта самая коллегия. Предыдущей коллегией, например, диктатором или даже «спущен на Землю из Небесной канцелярии». Но наличие такого органа говорит нам о том, что данный демократический орган не является высшей властью в стране и, таким образом, устройство власти в стране тоже не является демократическим. Как максимум, в структуре власти имеются элементы демократии, однако с необходимостью есть внедемократическая сила на самом высшем уровне власти.

Несколько особняком тут стоит самоограничение — когда у граждан настолько высока сознательность, что будучи избранными в органы власти, оные граждане по собственной воле не принимают решений, которые могут меньшинство ущемить. Однако при таком положении вещей обществу власть в современном понимании этого слова вообще уже не нужна, ибо все конфликты устраняются без вмешательства власти — чисто самоограничением граждан.

Из этого следует, что некоторое меньшинство имеет ряд полномочий, превосходящих полномочия большинства, и при формально декларируемой демократии на деле имеет место быть какой-то иной вариант организации власти — власть меньшинства, не демократия.

Наделение меньшинства исключительными на фоне всех остальных политическими правами было повсеместным вплоть до Девятнадцатого века. В греческой и римской демократиях особыми правами были наделены граждане (обычно, к тому же, наиболее богатые), чуть позже — феодалы, ещё позже — монархи. Идеи же о равенстве прав и даже о гарантии оных прав для «политически слабых» меньшинств была привнесена либерализмом. Ещё тем либерализмом — изначальным. Под влиянием этих идей перекос в политических правах, скажем так, в «распределении политических голосов», понемногу устранялся. Что и привело нас к современной формуле «один человек — один голос».

Потенциально в формуле «изначальных» либералов уже было заложено нарушение демократических принципов, но по тем временам его было крайне тяжело отследить — в условиях сурового расслоения по правам наделение политических меньшинств особыми полномочиями фактически было чуть ли не единственным способом достичь в будущем равенства. Однако эти меры следовало бы трактовать как временные и по мере выравнивания прав, борьбу за особые права политическим меньшинствам следовало бы притормаживать. Одно дело, когда у простого человека фактически четверть голоса, у богатого — сто, а у короля — сто миллионов, и совсем другое дело, когда у всех по одному, но некоторым для достижения их частных целей такого не хватает, поэтому очень хочется взять себе по тысяче. Наделение «слабых» полномочиями в условиях неравенства ведёт к равенству. Наделение их же в условиях равенства — ведёт к неравенству. «Слабые» в результате через некоторое время станут «самыми сильными». Борьба с драконом после победы по инерции может привести к созданию нового дракона стараниями прежних борцов. Диалектика, блин. Вперемешку с математикой.

Конечно, в любой формально демократической системе ряд постулатов во имя сохранения самой системы не был доступен для пересмотра через демократические процедуры. В СССР, скажем, хоть формально вся конституция могла быть изменена решением Верховного совета, тезисы о социалистическом пути развития фактически не подлежали пересмотру. Однако даже это имело место быть только до конца восьмидесятых, когда оные тезисы всё-таки начал пересматривать высший орган власти — Верховный совет (что, конечно, явственно свидетельствует о недемократической сути советского строя). Ровно такое же — наличие фактически не подлежащих пересмотру тезисов — имеет место быть и в других демократических странах. Но тут надо понимать: это — отступление от принципов демократии, но никак не характерная её черта.

Вырождение либеральных идей и самих либералов — из борцов за свободу в манипуляторов общественным мнением — заставило процесс обернуться вспять и пойти в сторону возвращения меньшинствам особых привилегий. Что как раз и дало нам определение демократии а ля Википедия — с некими «неотъемлемыми» (читай, внедемократическими) правами и защитой интересов меньшинства вопреки воле большинства. Сейчас, глядишь, граждане массово верят, что демократия — это как раз когда всё так: большинству не нравится, но оно пусть терпит, а то недемократично будет. Отсюда возвеличивание диссидентов (то есть, меньшинства, которое большинству показалось настолько опасным, что оно решило это меньшинство попридержать), затем возвеличивание вообще просто воров, попутно наделение особыми правами нацменьшинств, сексуальных меньшинств, «альтернативно одарённых» и т.п. Причём, что интересно, те же нацменьшинства вполне нормально было бы считать равными всем остальным гражданами: это ж и есть равенство — когда все равны. Но нет, оказывается «демократично» — выделить нацменьшинства в отдельную привилегированную группу. Демократично, оказывается, дать им больше полномочий, чем остальным.

Современная «либеральная демократия» — уже не либеральная и уже не демократия. Она отрицает как всеобщее равенство, так и власть большинства. Парадокс, но современные либералы — это как раз те самые люди, с которыми боролись либералы Девятнадцатого века. Это же касается, как ни странно, современных демократов. Разворот, фактически, на сто восемьдесят градусов, только «меньшинства» децл поменялись.

Хотя некоторая преемственность всё-таки сохранилась: те либералы боролись за увеличение прав буржуазии — и эти за то же самое борются. Те пытались разрушить общинный уклад — и эти в нём основного врага видят. Что как бы говорит об истинных целях движения и ненавязчиво намекает, что «демократия» вместе с «правами и свободами» — это не цель, а метод достижения цели. Увеличения полномочий буржуазии, то бишь. Я утрирую — не все либералы так действовали и действуют, но тенденция видна невооружённым глазом.

Иными словами, определение «демократии», которое приведено в начале статьи — манипулятивно. Оно не просто противоречит определению из словарей, не просто нарушает суть явления и искажает его историческое значение, оно противоречиво внутренне. Использование такого определения — либо результат слабого владения логикой, либо попытка обмана граждан. Возможно, и то и другое, но никак не «соответствующее текущему положению вещей» значение. Хотя… Быть может, текущему положению вещей активное продвижение данного определения как раз соответствует.