Вчера не стало Анпилова. Для тех, которые не застали 90-е, а подоспели исключительно к раскатанному политическому пространству нулевых, понять феномен Виктора Анпилова не совсем просто. Не просто именно потому, что он напрямую связан с политикой реальной, которую творят снизу десятки и сотни тысяч людей – и, конечно, не в парламентских кабинетах и креслах, а баррикадах и площадях.

Об этом многие теперь мечтали бы забыть (и власть им здесь в помощь!), но свой первый опыт общения с грудами людских масс на московских площадях тогда еще только начинавший свой путь в большую политику Жириновский получил именно на митингах «Трудовой России». Так называлось движение, которое советский журналист и депутат Моссовета Виктор Анпилов организовал и возглавил в конце 1991-го года и, по меткому выражению Лимонова, целое десятилетие потом сотрясал им все мостовые и устои власти.

Кстати, пока Жириновский только начинал, тишайший и «конструктивнейший» Геннадий Андреевич уличного протеста боялся уже как огня, особенно, если этот протест развивается без «руководящих» санкций самого Зюганова. Так, в один из дней, когда на площади Революции только начали собираться первые «живые цепочки» по обороне Музея и Мавзолея В.И. Ленина (сентябрь 1991 г.), недалеко от тогдашней гостиницы «Москва» кто-то из участников акции увидел Зюганова, спокойно идущего в сторону метро с портфелем в руках. В надеже остаться незамеченным, он «нырнул» в подземный переход станции «Охотный ряд», где его и успел догнать организатор «цепочки» и один из лидеров поднимавшейся «снизу» коммунистической инициативы Анпилов. По сути, бывший тогда рядовым коммунистом, Анпилов предложил маститому члену Политбюро КП РСФСР и будущему «коммунисту номер один» России «занять место в строю защитников Ленина и Мавзолея». Как потом не единожды вспоминал Виктор Иванович, от обреченного ответа Зюганова «повеяло могилой». «Виктор, – сказал, он, – мое время еще не пришло». Более чем символичное признание.

Символичное потому, что именно с приходом «времени Зюганова» началась беспощадная сдача тех позиций, которые в первые годы ожесточенного социального противостояния были завоеваны радикальным крылом российского коммунистического движения (власть именовала его представителей «непримиримыми»). Причем завоеваны при решающем участии как раз самого Анпилова и созданной им «Трудовой Москвы» (чуть позже – «Трудовой России»). Кстати, все тот же Жириновский, неизменно чуткий к политическому климату и настроениям масс (качество, которое он до конца не растерял и по сей день) не раз потом отмечал, что в те годы «все улицы были буквально запружены анпиловскими массами».

Данное обстоятельство настолько тогда беспокоило команду Ельцина, что тотчас после силового разгона Верховного Совета и временного запрета основных сил уличного сопротивления своему режиму (в первую очередь, «Трудовой России»), Ельцин незамедлительно отдал распоряжение демонтировать вечно бурлившую оппозиционными митингами Манежную площадь, чтобы там никогда больше те самые «анпиловские массы» не собирались. (Их невообразимое число под стенами Кремля 17 марта 1992 года насмерть перепугало кремлевского диктатора, и вскоре площадь была безжалостно перекопана московскими властями).

Зная об этом, и не только об этом, трудно себе вообразить, что в действительности творилось в душе у пламенного и порывистого Виктора Ивановича, когда недавнему вожаку московских улиц пришлось к исходу 1990-х столкнуться с реалиями новыми. Там, где митинги – это тусовки по разнарядке или за деньги. Где политика – это беспринципный закулисный договор с властью, а на место самобытных политиков-личностей со всеми их достоинствами и недостатками, пришли, опять-таки строго по разнарядке, безыдейные, посредственные имитаторы, превратившиеся ныне в органическую часть правящего в стране «политического класса».

Сейчас об этом пока мало кто задумывается, но бесспорная харизма Анпилова, вероятно, более чем кого-либо другого из тогдашних политиков, смогла оказать влияние еще и на саму физиономию стихийного антикапиталистического протеста начала-середины 90-х. Глубоко народная «советскость» Анпилова-гражданина (за нее, трактуя ее, естественно, сугубо в негативном, «реваншистском» ключе, немедленно ухватились тогда псевдодемократические СМИ всех мастей), органически соединилась с приобретенными по работе в Никарагуа и на Кубе латиноамериканскими мотивами романтико-революционного плана. Кстати, именно благодаря последним, Анпилову, вероятно, и удалось привнести в уличную политику промерзлой Москвы 1992 года тот необходимый градус темперамента и эмоционального напряжения, которые ныне в безъязыкой российской политике, а тем более с уходом Анпилова, более уже и не встретишь.

О том, каким образом все упомянутое выше повлияло на формирование и развитие всего постсоветского коммунистического движения в стране – тема особая и отдельная, но малоуместная в данном контексте. Достоверный политический портрет Виктора Ивановича Анпилова, отважного народного трибуна и предводителя десятков тысяч обездоленных, еще только предстоит сделать. И сделать, конечно же, основательно, не по «горячим следам» его трагического ухода. Но своеобразная стихотворная эпитафия ему уже сделана. Причем такая, которую вряд ли кому-то другому получилось бы сделать лучше.

Ее автор – сокурсник В.И. по журфаку МГУ, публицист и сатирик Виктор Шарков. Писалось это стихотворение, естественно, совершенно по иному поводу, и как сейчас помню, на скамейке перед нашим, тоже теперь уже «легендарным», штабом на Пролетарской. Это был 2005-й год, и мы готовили очередной выпуск основанной некогда Анпиловым газеты «Молния» и попутно – верстали «специальный» поздравительный выпуск, изданный впоследствии в одном единственном экземпляре к 60-летию В.И.. В полуподвальном помещении штаба было крайне душно и Шарков вышел на улицу составлять поздравительный текст, а вернулся со стихотворением – с «виршами», как сам он их тогда назвал, оказавшимися, как понимается это только теперь, прекрасным и метафоричным описанием всего жизненного, творческого и политического пути В.И. Анпилова.

Журавлиную клинопись лет

Угадать бы – да шить между строчек,

Но судьба убежит от пророчеств

По привязанной к сердцу земле.

По кубанской – кубинской дали,

До Манагуа – в гимн революций!

А потом… повелит развернуться

Над Москвой развалившийся клин.

И в сорвавшейся крепи времен

По разверзнутой хляби и швали

Островок замаячит на сваях

Из анпиловских красных знамен.

И колонны, густея на свет,

Вознесут кулаки над режимом,

И редут не покинут, спружинив

От брони в оскверненной Москве.

Журавли из дали прогремят

по измятой тюремной решетке,

и покажется небо коротким:

«На закат, на закат, на закат…»

На восход, на восход, на восход!

По деньку, по эпохе, по году –

Сотни лет от Похода – к Походу,

Из народа – и дальше в народ!

2 октября 2005.