Подступиться к ним можно лишь с самого начала, то есть от точки отправки в каждый из них начиная вспоминать. Никакого расстояния временного – вот-вот вывернется слеза, но та самая, из первого пионерлагеря, «Восток-1». Да-да: уезжали мы красиво в солнечный летний день, чередою обычных рейсовых, бело-красных, но для такого случая мобилизованных, автобусов-ЛИАЗов от Библиотеки имени Ленина. Уселись на стороне библиотеки, пока родители махали нам, развернулись у Манежа, и торжественно понеслись под охраной гаишников по Калининскому проспекту, а потом по Садовому кольцу и Ярославскому шоссе, мне ещё не знакомому (только на электричках ездили на съёмные дачи). Миг пространственного «заякоревания» для меня настал в деревне Кощейково – детишки, едущие туда не в первый раз, утверждали, что в башне (какой-то локаторно-связной, красно-бело-полосатой и с круглыми таинственными окнами, высокой) тут живёт Кощей. Кощей нашего времени, электронный… 

Приезд в лагерь – тоже радостен, потому что движение, организация… Мой красный чемоданчик, с написанным на кусочке перфокарты через трафарет именем и фамилией на торце (дома, аккуратно, с помощью мамы, но сам, шариковой школьной ручкой штриховал) пришлось сдать в лагерную камеру хранения, такой специальный сарай на полпути от въездной аллеи к столовой… И - как будто там и оставил свой дом, запахи его. Взяли только щётки зубные, мыльницы, ну и немногочисленное прочее, личную собственность для тумбочек. Пошли расселяться по корпусам: тихий час. Большущая палата в изящном зелёном корпусе с высокими окнами пахнула детсадовским, родным, но и чужим, здешним, деревянным. Уже постелено, надо ложиться. Мне досталась вторая слева, от стены кровать, головой к окну.

Обычно днём, с детсада как раз повелось – не спал. Лежал и наблюдал на закрытых веках движение обоев и прочих контролируемых рисунков. А тут всё же вздремнул, потерялся, и, наверное, зря. Потому что когда проснулся, уже витавшая в атмосфере палаты детская тоска – ухватила и меня. Все обнаружили себя вне домашних координат и уютов. Лёжа на своих непривычных пружинных матрасах, некоторые пацанята всхлипывали - словно за окном капало с крыши... Ощутил себя вселенски одиноким и я. Что – тюрьма?!. Миг такого коллективного одиночества не пережить в одиночной камере. Перевсхлипывались со своих кроваток пионеры лагеря с гордым именем космического корабля-первопроходца, процесс сей нарастал, и хоть я вслух не слезился, но тоже обнаружил глаза на мокром месте. Однако вскоре нас увлёк круговорот лагерной жизни, и тихого часа всхлипов не повторилось – разве что немного на следующее утро. Но – уже прошли этот шлюз, этот неминуемый пионерский рубеж. Возмужали. Вторая смена…

Лето дождливым вышло. Сидели, в основном, по корпусам в игровых комнатах, писали письма домой, и в них изливалась такая необъятная тоска по родителям, по дачам, что даже цифры казались родными. Когда переписывали мы с заготовок домашних, родительских свои адреса и индексы учились выводить ровно: сто три два ноля шесть, Москва, Свердловский район, Каретный Ряд... И благодаря лагерному фольклору приписывали смешные «крылышки» крест-накрест, уже после заклеивания конверта: «лети с приветом, вернись с ответом». Что-то для писем подсказывали пионервожатые – девушки, невысокая весёлая кудрявая блондинка Света и грустная красавица-брюнетка Наташа. Одна девочка из нашего отряда, из девичьей половины корпуса звала её «мама-Наташа», другие тоже пытались пристроиться звать мамой – но она-то была действительно её дочерью. А Наташа – мамой-одиночкой, с грустной длинною косой… 

Не помню даже построений и линеек – всё смыли тогда же дожди. Играли на «усиленной» детской площадке с железными горками между корпусов – где я под серым небом фантазировал, что уже тут бывал средь деревянных сих строений, но когда был постарше, «в предыдущих жизнях». Потихоньку общались, но друзьями близкими не обзаводились. В столовой – новшество, каша «Артек», которую есть не очень хотелось. Бодрость старожилов лагеря, которых родители сюда засылали на всё лето, вдохновляла. Прогуливались по аллеям в сторону стадиона и дальнейшего леса, меж корпусов старших отрядов, изучали у столовой распорядок дня на большущем плакате и ожидаемые кинофильмы: ничего себе, подъём в семь!

Пришла пора записываться в кружки, но рвения не проявил – в моделирование, ближайший к нашему корпус, перебор. А вот на хореографию, зачем-то проговорившись, что тётушка моя балетмейстер, записался. Главным плюсом было то, что занятия во время тихого часа. Серое здание новой деревенской школы с большущим спортзалом – напоминающее чем-то школу из «Приключений Электроника», загибистое, но поугрюмее, должно было впустить нас. Школа – сразу через дорогу от ворот нашего лагеря, дорогу уходящую к лесу и куда-то вправо. Пока пожилая, но энергичная хореографша бегала по школе за ключами, я глядел в сторону деревни, через поля под хмурыми небесами… А там, за лесами с другой стороны школы, куда уходит дорога – обещали нам, как распогодится, игру-вылазку «Зарницу»…

Гоняла нас товарищ хореограф неистово весь час и даже дольше тихого часа – а мы-то так надеялись, что занятие не состоится из-за долгого поиска ключей. Однако именно тогда и там прививалось нам красноармейство. Героика красной конницы, напор будёновских бойцов. Мы носились по периметру спортзала под громкую музыку из «Неуловимых» - «Погоня», - и над головой вертели воображаемыми шашками. И отдыхать – некогда, новый круг, под громкий и строгий воспитательный процесс. Выжимая уже двадцатый наш пот, хореографша пыталась добиться сходства нас в будёновках – и оригиналов, завоевавших Советскую власть. Организмы наши противились, но через силу и сопротивление слабых мышц, мы стали красноармейцами – кое-кто на всю жизнь…

Ужиналось потом аппетитно. И как-то логично, веселей пошли и дискотеки, и кинопоказы в том же зале столовой. Дискотека – да, тогда впервые и возникла как общественное явление, мероприятие, для меня… Младший отряд, мы лишь гурьбились и подражательно друг другу толклись, но смотрели на старших, что они вытанцовывают парами и по-отдельности. Сложенными кулаками по коленям и по плечам. В моде была «Шоно-ри-лИри-тАта», она же «опАна-кукарЭйра». Танцевать сей ковбойский танец тренировались мы потом коллективно в нашей игрокомнате – под руководством бодрой Светы. Вращали лассо, подпрыгивали, потом и сами уже играли в ковбойцев и индейцев… А однажды, вылезши из окна и по карнизу прошедшись за угол корпуса, подсмотрели в окно, как во время тихого часа она одна тренируется – хотелось ей нравиться вожатым, очень хотелось (дети – мы – жуткими сплетниками были). Очень Света застеснялась нас, засмеялась, но обиделась… Почему-то все влюблялись в тихую и несчастную Наташу, а светящуюся Свету на дискотеке никто из вожатых не приглашал. Но чудеса светотехники, шары вращательные, прожектора – захватывали наше внимание сильнее… Стадион помню – с большими буквами какого-то лозунга, мы там на редком солнышке под трибунами сидели разок. Глядели в лес, гадали, далеко ли мы от Москвы и дач. Лопухи, в дождливое лето разросшиеся буйно – вот что занимало поле зрительное…

Однажды наши парни-старожилы от скуки заперли в девичьем туалете из палаты одного белобрысого безобидного паренька. Так он так боялся того, что девчонки его там откроют – что ломился-ломился, и выбил стекло, а оно мелкими осколками поцарапало лицо и, может, залетело в глаза. Вызвали «скорую», увезли – событие сплотило весь корпус. Глаза пионера не пострадали, его привезли тем же вечером. Но нагоняй злодеи получили на построении.

Медицинский корпус, маленький домик между стадионом и столовой вроде дачного, мы проходили осторожно – вдруг на процедуры позовут? Но когда позвали – я больше правоверно разглядывал плакат на стене. На нём была картинка с пачки «Казбека», отговаривающая курить – то ли потому что лошадь, на которой сидит наездник, умирает от малой дозы никотина, то ли потому что сами горные вершины зелёного цвета это – удушливые облака дыма… Уколов не делали, только взвешивали, осмотр прошёл хорошо. Мы очень бережём целостность своих тел маленькими, бережём для будущего взрослого – страна ведь нас таких сконструировала не зря, не только с деревяшками-шашками скакать на репетициях к общелагерному празднику…

Год это был, наверное, ещё 1984-й, хотя в пионеры ведь принимают в 9 лет, сиречь в 3–м классе – должен быть 1985-й, но я уверен, что мне было именно 9 (принимали весной), не 10 ещё лет… «Восток-1» запомнился грустью и регрессией в детскость, потому что оторвали от дачного дома. Мама приезжала по выходным, это был праздник – ириски-бараночки, что она привозила, и я относил в чемодан свой, а часть в тумбочку, вот был запах дома снова! Тосковали – почти как в первый день отрыва от родителей в яслях. И погода (не могущая раскочегариться лагерность мероприятий на природе) не отвлекала от инфантильной жалости к себе.

Самым ярким событием лагеря был… банный день. На окраине лагеря по левому пути к стадиону от нашего корпуса – были душевые, и нас привели туда под вечер. Сперва мылись вроде бы девочки, потом мальчики. Но вскоре всё смешалось – ведь мыть нас, некоторых из нас, беспомощных, полагалось вожатым. И они сами, намаявшись в купальниках, стали мыться, разделись – Света и Наташа (Наташа ещё дочку свою отмывала попутно). А мы, за парами тёплого душа прикинувшись несмышлёнышами, любовались вожатыми, и (черти!) разборчиво почему-то фокусировались не на плоскогрудой Свете, а на густомОхой в самой запретной зоне Наташе, с распущенной косой ставшей ещё пленительнее. Умывательно-растирательные движения, дарованные Наташей мне, притворившемуся, что не досталось мочалки и в соседней, её с дочкой, кабинке душа ищущему свою жёлтую мыльницу с утёнком – не забуду и поныне. Хотя Света тёрла меня веселей, что-то напевая. Но черноглазая и повеселевшая в дУше «мама-Наташа» с её «капельным» идеально-античным бюстом  стоила всего этого лагерного заточения. Возмужание состоялось под личиною невинно-созерцания…

Я не стал дожидаться Зарницы и «кавалерийского» праздника, уговорил маму забрать меня раньше окончания смены: слишком надоели дожди. Это оказалось так просто – маме приехать, подождать автобуса за воротами, доехать до ближайшей железнодорожной станции и потом на дачу. Мне кажется или мы перед этим заглядывали зачем-то в боковой небольшой класс Астрономии на первом этаже, в том же серо-длинном школьном здании, с мамой? Или там было занятие очередного кружка, с глобусами неба, куда меня занесло случайно? Я был несознательный – не такой инициативный, как на даче, при походах купаться или в кино. Всё это было близко – но не в воображении со слабой пространственной эрудицией. Догадаться, что «Восток-1» находится строго на Восток от Калистово, которое ближе всего к нему – я тогда не мог, а сейчас туда на велосипеде от Ашукино доеду за часок запросто, «остров» и космос «Востока-1» находился так близко от родителей, что через лес можно было бы бежать…

«Лагерность» – та самая «воспетая», пресловуто-гулаговская, несвободная, к чему-то обязывающая, думаю, растворена была в пионерлагерях. И это хорошо – не сразу, но втягивающая в себя и доказывающая общую приоритетность  лагерность-коллективность, этот воспитатель был нужен, хоть сперва показался строг. В день когда я схватил свой чемоданчик и с мамой зашагал к воротам, нас встретила хореограф и очень огорчилась, что я не буду кавалеристом на празднике, что дезертир. Но я ощутил, что нет уже её власти надо мной – а она повеселела и просила передать привет тётушке…

Того лета далее я не помню – это был одинокий озарённый остров… Рисовал уже в Ашукино в своих альбомах космические битвы наших роботов краснозвёздных с американскими? Наверное… Смотрел «Врунгеля» и «Дети капитана Гранта» по телеку, пока шли дожди?.. Видимо.

Продолжение следует