меня затрАхали

как веру пАавлову...

Дмитрий Чёрный

I.

Анализу истоков и сущности "постмодерна" посвященно великое множество источников, отечественных и зарубежных. Самый этот факт уже косвенно доказывает то, что постмодернизм является одним из доминантных направлений современной культуры. Однако, автор данного исследования не ставит задачу проанализировать феномен постмодерна на всем пространстве культурного поля - такая задача требует отдельной фундаментальной монографии. Мы здесь сознательно ограничимся литературой, и, в частности, поэзией.

Начало распространения постмодернистского направления в мировой литературе следует датировать 50-ми годами XX века. Главными чертами постмодернистской поэтики являются - депрессивный психологический фон, смешение художественных языков и способов выражения, мозаичность эстетических форм при отстранености авторской позиции, целиком проникнутой "игровым" отношением к содержанию произведения. В отличие от авангарда, постмодернизм не стремится к новому, он самоиндифицируется в рецитации уже созданного, при этом рецитации сугубо ироничной. Общей установкой поэтов-постмодернистов является ориентация прежде всего на элитарного читателя. Постмодернизм это то, что "принято сегодня называть культурой, отрицающей традиционные ориентиры мышления, культурой энтропийной, отмеченной эсхатологическими настроениями, эстетическими мутациями, диффузией жанров и стилей" (1).

В русской поэзии к числу как собственно постмодернистов, так и испытавших значительное влияние постмодернистской эстетики следует отнести прежде всего Иосифа Бродского, Дмитрия Пригова, Григория Остера. В зарубежной поэзии следует отметить фигуры сербского поэта и одного из крупнейших прозаиков современности - Милорада Павича и мексиканца - лауреата Нобелевской премии Октавио Паса.

Хотя сам Бродский и ни причислял себя к поэтам постмодернистского направления, как в его поэтике, так и в рефлексии по поводу поэтического текста отчетливо видна постмодернистская тенденция. Приведем небольшую иллюстрацию этого. Один из крупнейших философов-постмодернистов Жак Деррида артикулирует идею "отстрочки". Согласно этой идее, становление текстового смысла осуществляется "также и способом оставления (в самом письме и в упорядочивании концептов) определенных лакун или пространств свободного хода, продиктованных пока еще только предстоящей теоретической артикуляцией". Бродский в своей Нобелевской речи высказывает практически ту же мысль, когда в качестве кульминационного момента творчества фиксирует "момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее".

Явление постмодерна в отечественной словесности предвосхищает Элегия Иосифа Бродского, написанная в 1968 году и посвященная М.Б., последней великой музе русской поэзии. Дух времени пробует на звук классическую лиру, настроенную на новый лад. Тайный смысл душевного смятения выражает не слово, но задержка дыхания.

Подруга милая, кабак все тот же.
Все та же дрянь красуется на стенах,
все те же цены. Лучше ли вино?
Не думаю; не лучше и не хуже.
Прогресса нет. И хорошо, что нет.

Печаль поэта, обращенную к единственной женщине своей жизни, можно без поправок адресовать всей эпохе постмодерна. Эпохе, легко доступной желаниям, но недоступной надеждам.

Зачем лгала ты? И зачем мой слух
уже не отличает лжи от правды,
а требует каких-то новых слов,
неведомых тебе - глухих, чужих;
но быть произнесенными могущих,
как прежде, только голосом твоим.

Надо сказать, что постмодернистская тенденция отчетливо прослеживается в творчестве Бродского только после его вынужденной эмиграции из СССР.

Другим крупным представителем постмодернизма в современной русской поэзии беспорно является Пригов.

Дмитрий Александрович Пригов это одновременно и настоящие имя, отчество, фамилия поэта, и литературная (псевдоавторско-персонажная) маска, обозначение лица, от имени которого написаны тексты реального Пригова, и наименование его главного концептуального произведения.

Создание своего литературного имиджа и активная концептуальная работа с ним одно из проявлений авангардистских устремлений Пригова, унаследованных у футуристов и обэриутов, что вообще выделяет концептуалистов из числа "просто" постмодернистов.

Своеобразие позиции Пригова-концептуалиста заключается в том, что он писатель, играющий в писателя, имидж которого создал своим воображением и в распоряжение которого отдал "обыденный, человеческий, внеэстетический аспект своей индивидуальности" [286, с. 141].

Дмитрий Александрович Пригов как продукт концептуальной деятельности писателя/художника/теоретика Пригова пародия на настоящего писателя: "пустое место", выразитель нормативных представлений о жизни и литературе, целеустремленный "воспитатель масс", плодовитый эпигон/графоман. И если сам Пригов детище неофициальной культуры, то Дмитрий Александрович Пригов маркирован как явление культуры официальной. Уже используемая номинация Дмитрий Александрович Пригов имеет оттенок официальности, солидности, серьезности. Это не поэтические "Александр Блок", "Анна Ахматова", "Сергей Есенин", звучащие, как музыка, и не одомашненно-интимные "Веничка Ерофеев", "Эдичка Лимонов", "Саша Соколов", обдающие своим человеческим теплом, а нечто начальственное, побуждающее держаться на расстоянии. Таков "собирательный" имидж Дмитрия Александровича Пригова, конкретизируемый сменяющими друг друга на протяжении десятилетий имиджами многочисленных персонажей. Писатель чувствует себя "режиссером", выводящим на сцену различных "актеров", осуществляющим свой спектакль.

Первый уровень существования Пригова, по его собственным словам, перебирание имиджей. Второй не буквальное воспроизведение поэтики какого-либо автора, а воссоздание некоего ее логоса.

"Пригов утверждает, что он может быть прочитан как английский поэт, женский, экстатический, эротический и так далее", но "все-таки даже неподготовленный читатель всегда скажет, что сначала это Пригов, а потом эротический, английский или экстатический поэт" [141, с. 139]. Так происходит потому, что каждый конкретный имидж несет в себе и черты обобщающего приговского имиджа, и прежде всего особенности присущей ему интонации. Эту интонацию весьма приблизительно можно описать как интонацию наивного самодовольного назидания считающего себя рассудительным и безгрешным, а на деле ограниченного, зашоренного человека. Роднит всех приговских псевдоавторов-персонажей и отсутствие личного языка. Они даже того не замечая пользуются чужими художественными кодами и различными дискурсами массовой культуры.

Tы помнишь этого-то, Кольку?
Нет! -
Ну, он ещё военюрист! -
Ах, да! -
Так вот, ко мне он лезет в койку! -
А я-то чувствую: нечист! -
В каком смысле? -
А в том, что
Снимает форму, вроде прост
С улыбочкою всё так тщательно
Складывает
А я-то вижу:
Что у него огромный хвост
Весь палевый, как у волчатины!
А ты? -
А я в чём есть молчу, ни-ни
Да и в окно, потом они
Меня и подобрали! -
Кто они? -
Да военюристы.

(Дмитрий Пригов. Запредельные любовники.)

Таким образом, Дмитрий Александрович Пригов оказывается одновременно и безъязыким, и многоязычным: через него говорит массовое сознание. Сам же Пригов взирает на Дмитрия Александровича Пригова с насмешливой отчужденностью, вступает в игру с этим имиджем. "Конечно, я не могу сказать, что тексты не обладают никаким самостоятельным значением. Но без этой имиджевой конструкции они превращаются в случайный набор слов...", разъясняет писатель "... Речь идет об образе литератора, деятеля искусств, поэта (в нашем случае), так называемой позе лица... В сфере масс-медиа подобное именуется имиджем...".

Первый период творческой деятельности Пригова связан с преимущественным обращением к соц-арту, приемы которого художник переносит из живописи в поэзию.

В литературоведческой науке границы между концептуализмом и соц-артом размыты до полного отсутствия, так что эти понятия нередко используются как дубликаты. Более оправданным представляется их разделение: соц-арт искусство деконструкции языка официальной (массовой) советской культуры, концептуализм же предполагает выход за пределы текста; второе не всегда сопровождает первое.

Главным объектом деконструкции становится у Пригова язык литературы социалистического реализма и лже-соцреализма. Через язык, раскрывающий качества подделки (по Делезу), высмеивается сама государственная идеология и обслуживающая ее кичевая культура. По моделям, утвердившимся в официальной советской литературе, и заставляет Пригов сочинять свои произведения Дмитрия Александровича Пригова, одновременно подвергая образ псевдоавтора-персонажа в ипостаси официального поэта пародированию. Перед нами как бы "настоящий советский человек", "советский патриот", "поэт-гражданин", воспринимающий жизнь сквозь набор пропагандистских клише, мыслящий готовыми смысловыми блоками, не имеющий ни собственной индивидуальности, ни собственного языка. Это "как бы сверхусредненный, сверхблагонадежный человек, пользующийся в тех условиях, в которые он поставлен (то есть в условиях идеологической переполненности), только апробированными формулами и старающийся подобрать соответствующий штамп для любого явления действительности, открывающейся перед ним". Высмеиваются его наивный социально-политический оптимизм, полное "созвучие" официальной идеологии, мифологический тип сознания, носителем и выразителем которого он является.

Языковые матрицы литературы социалистического реализма и лже-соцреализма в процессе деконструкции подвергаются опримитивизированию и абсурдизации. Выходящее из-под пера псевдоавтора-персонажа Дмитрия Александровича Пригова оказывается пародией на так называемую "гражданскую поэзию" соцреализма. Его стихи буквально сотканы из штампов официальной пропаганды и литературных клише, воспроизводят характерные черты господствующей идеологии и официальной литературы в преувеличенно-заостренном, оглупленном виде. Иронический эффект усиливают нарушения семантики, корявость стиля, банальность рифм и другие приметы графоманства, контрастирующие с "высоким пафосом" стиха. Произведения группируются в своеобразные циклы*, как бы демонстрирующие массовый характер пародируемой литературы.

Пригов обнажал несоответствие реальной жизни представлениям, внушаемым о ней пропагандой, разрушал миф о выдающихся успехах советской литературы и о ее творцах как гордости Отечества. Через смех писатель высвобождал сознание читателей от власти догматов и стереотипов.

Продолжал игру с имиджем верноподданного советского поэта Пригов уже во внетекстовом измерении реальности, окончательно выстраивая "позу лица" в ходе перфомансов. Об этом, собственно концептуалистском, произведении художника мог получить представление лишь узкий круг присутствующих, и из-за отсутствия соответствующих способов фиксации такое положение сохраняется поныне. Так что Пригова "в народе" одновременно знают и не знают. Знают как представителя соц-арта, не знают как концептуалиста. Да и знание Пригова очень относительное, так как большая часть созданного им не опубликована. И имидж "государственного поэта" лишь один из многих имиджей, составляющих обобщающий имидж Дмитрия Александровича Пригова. Вся их совокупность до сих пор не описана и, помимо автора, известна крайне ограниченному числу лиц.

От поэтов ушедших от нас, обратимся к поэтам здравствующим. Изучая феномен постмодерна в современной русской поэзии, автор этих строк ознакомился с творчеством множества поэтов, даровитых и не очень, более менее известных и неизвестных никому. Из этого множества имен можно выделить по крайней мере несколько поэтов, творчество которых наиболее показательно в контексте литературного постмодерна.

Милорад Павич - сербский поэт, писатель, переводчик и историк сербской литературы XVII XIX вв. Специалист по сербскому барокко и поэзии символизма. В 2004 году был номинирован на нобелевскую премию по литературе. Павич пишет то, что критики называют "нелинейной литературой". Иногда тексты Павича заставляют вспомнить ту самую игру в бисер, которой самозабвенно занимались герои Германа Гессе. Как признается сам Павич: "Я не вижу разницы между прошлым и будущим...Наша литература не должна заниматься ни прошлым, ни будущим, она должна заниматься человеком, то есть его мыслями, разумом, эмоциями, интуицией, фантазией, внутренней и внешней энергией. Задача литературы, думаю, заключается в том, чтобы апеллировать к самым разным уровням восприятия. И тогда читателю не будет скучно, каждый раз, читая новое произведение, он будет ощущать себя так, словно попал в другую комнату" (2). Нетудно заметить, что такой подход автора прямо коррелирует с релятивистскими установками постмодерна,
с представлением о человеке в постмодернизме как о "децентрированном" субъекте, с "ризоматическим" представлением об организации времени и пространства.

Язык мой сменил три рубахи за три года и трижды я забывал его,
Но сердцу до сих пор внятен язык отзвучавших литургий.
Ноги мои гудят, ибо посох мой не ломается,
Но сердце до сих пор ищет пепел твоих слов.
Ибо глух, ухожу к берегам, где тебя облаяли волны.
Ибо слеп, ухожу к островам, живописавшим твоим слезам.
Ибо после птичьей песни остаётся имя некого ветра.

(Милорад Павич. Памяти неизвестного поэта.)

Вера Анатольевна Павлова - современная русская поэтесса, живущая попеременно в России и в США. Поэзия Павловой посвящена главным образом личной и интимной жизни современной женщины - ее, таким образом, можно назвать продолжательницей линии Марины Цветаевой и Марии Шкапской. На основе стихов Павловой можно выстроить социологически и культурологически достоверную биографию её современницы от первых проявлений гендерной идентичности (в детском саду) до распада семьи, новой, зрелой любви, позднего нового брака. Несмотря на то, что Павлова пишет преимущественно о женщине, все ее миросерцание и поэзия как бы констатируют примат мужского начала. Без мужского воздействия (во всех смыслах этого слова) лирики Павловой по ее собственным признаниям похоже, просто бы не существовало:

Хоть чуть-чуть увековечь
Вылепи меня из снега,
Голой теплою ладонью
Всю меня отполируй...

Любовь, то есть акт любви, центр поэзии Павловой:

От природы поставленный голос.
От природы поставленный фаллос.
Никогда еще так не боролась.
Никому еще так не давалась.

Павлова делает красноречивое признание в том, где у нее обитает душа:

Поняла, где у меня душа:
в самом нижнем, нежном слое кожи,
в том, изнаночном, что к телу ближе...

Настойчивое смешение телесности и душевности является доминантой поэтики Павловой:

Ради соитья лексем
в ласке русалкой плавала
и уплывала совсем
Павлова.

Это навязчивый физиологизм не дает поэтессе поднятся над ограниченным индивидуалистическим мировосприятием и в сущности обесценивает все содержание ее поэзии. С чисто формальных позиций Павлова не выглядит поэтессой постмодернистского направления, но с точки зрения содержания - предельный субъективизм, депрессивность, обращение к эротизму в расхожем ключе - все это дает основание причислить ее к постмодернистам, причем постмодернистам декадентствующим.

Поэт Андрей Орлов, заработавший себе большую популярность в интернете под псевдонимом Orlusha, образно выражаясь, вернул поэзии "площадность" и "народность". Правда для этого он использовал площадную брань и другие народные выражения... При помощи непечатной лексики Орлуша вернул поэзию к ее допечатному состоянию. Если в древности стихи-песни передавались из уст в уста, то его произведения - из мобильного телефона в мобильный телефон. Это одна из тенденций постмодерна - зачастую авторство если не утрачивается полностью, то по крайней мере отходит на второй план (постмодернистская концепция т.н. "смерти автора"). И даже на этом вульгарном уровне поэзии мы видим проявления постмодернистского смешения:

Колокольчик - динь-динь-динь,
Мчится тройка, едет пьянь!
В тройке ты сидишь, как Инь,
Рядом я лежу, как Янь..

Алексей (или чаще Лёха) Никонов - бесменный лидер одной из лучших отечественных панк-групп "Последние Танки в Париже", лауреат премии имени Ильи Кормильцева 2009 года. Алексей придерживается крайне радикальных политических взглядов на современную российскую действительность. Это однако отнюдь не мешает Никонову быть одним из лучших современных поэтов. Он придерживается традиций футуристов начала двадцатого века, в его поэзии очень явно слышатся интонации Маяковского, Крученых, местами Северянина и Каменского. Никонов пишет острую, как бритва поэзию. В его текстах замешанных на мрачном внутреннем мироощущении и приправленных многолетней дружбой с различными подонками - вся наша действительность представляется искаженной, измазанной сажей, как в старом-старом или закопченном зеркале. Однако, порой такое изображение соответствует реальности. Беспристрастное отображение жизненной правды ставит Никонова на особое место в современной русской поэзии, но преобладание депрессивного на
стороения и некоторая односторонность в обращении автора к сугубо гедонистической тематике показывают что Никонову пока что не удалось выйти за пределы постмодерна в своем творчестве.

Я оказался случайно
в центре зимы и холода,
когда будильники заверещали
по всему городу.
Я увидел дырявое небо
и понял, что это послание.
Необходимы - победа,
рифма, трава и реланиум.
Надо было звонить барыге,
а потом ждать открытия книжного маркета,
в общем, необходимы - книги,
трава и транквилизаторы.
Присутствие прочего недоказуемо.
Кайф это то, что возможно проверить,
то есть все то, что непредсказуемо
невозможно измерить.

(Алексей Никонов)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...