Часть 1

Часть 2

Часть 3

лезу по Крутому спуску да по улице Дарвина – поражаясь безмятежности, тишине… у них-то тут только начинается сентябрь, это я привёз с собой какие-то сбивающие со здешнего ритма события, времена в себе. но скоро всё выгуляю – ничто не должно мешать вычитывать город, а уж столицу тем более… 

два дня, целых два дня – и первый из них начался. просто выходные – пролетающие дОма или на даче сплошняком, мгновенно. а тут, в Киеве – это почти месяц. смешно, нелепо слышится сейчас слово «мщу» - но ведь я догуливаю тот две тысячи восьмой с его летом, когда здесь бродила с иностранцами блОндушка… фотографировала, пока нас «принимали» в Соломенском РОВД, пока холод накрывал нас вместо одеял на нарах… конечно, всё было между нами к тому моменту «кончено», как говорят в мелодрамах. но, чёрт возьми, пока любившие живы, ничто не бывает кончено, ни ненависть, ни любовь, ведь где-то, хоть и на заднем плане, фоном, но бьётся общий пульсик, то созвучие, что превращалось, резонАнсилось в кульминации!.. и когда они сближаются – пульс этот прорывается через толпу других ритмов жизненных, созвучных иным орга(ни)змам… на момент киевской встречи меж мною и блОндой (что и есть подлинное, физическое забвение ощущений, сопребывания горизонтального) лежала лишь нИбби – яркая, рыже-огненная, короче чем с блОндой любовь, вся уместившаяся в зиму этого самого две тысячи восьмого. потом выхватил, выкрал из богатого и разнообразного гарема Виса Виталиса нынешнюю спутницу, но пока её не познал. так что – взглядам нашим было о чём встретиться в Доме профсоюзов, когда внезапную фразу знакомым моим голосом «Пошли?» блОнда восприняла на свой счёт и обернулась взволнованно (спутница сидела рядом, говорил ей). но в глазах её был лёд – синий, даже не голубой… она сама так сильно испугалась своего катапультирования из нашего романа, что вот и осталась главкой романа иного. и – фотографировала. 

это солнце киевское, на взгорьях заставляющее попотеть и вдыхать город глубже – оно растапливает забвение, схватившееся годами, словно ранним осенним ледком на лужах. эти фотографии (эти – значит, и мои) роднят  именно тем, что делаются по отдельности. я делал свои одинокой осенью две тысячи шестого, зная что не встречу её в Москве, она делала свои, с нарастающей синевой и холодом ночи – тут, в Киеве, зная (скорее всего – не зная, однако мне-то приятно полагать, что всё же зная): «задержаны поджигатели церкви», и среди них есть москвичи, а значит и я. синхронизируя наши времена, я пролистывал её фотографии в ЖЖ её мужа позже – искал там себя, хотя находился далеко от центра… ничто не напоминало обо мне, о «призраке гиблой любви» – разве что эти вот знаменитые бетонные химеры, хищники особняка, стоящего напротив приёмной президента Украины. они шли с иностранцами, с гидом Кагарлицким – по самым знаменитым местам, которые и я сейчас миную – и она снимала. и жуткое одиночество виделось мне в её снимках – то самое, в котором она осталась без меня в две тысячи шестом, самовольно. одиночество её скрашивал лишь комфорт кафе, куда надо было заводить иностранцев погреться, но и комфорт был хладно-синим… 

конечно, на следующий день, когда сетевой шухер понагнал в Соломенское РОВД офицерьё СБУ, - подтянулись и участники Ассамблеи. и она могла бы. но не была. и не должна. там был её товарищ Будрайтскис и прочие троцкисты-москвичи, мы очень душевно обнимались по выходе из суточного заточения, это было весело и торжественно – это было почти как в детстве при встрече давно отсутствовавшего родителя. и мы были с прошедшей такое внезапное боевое крещение спутницей моею, и не было тут ни места, ни созвучного в пульсах времени нашего – с блОндой, её места не было. и она жила словно в другом Киеве тогда. мы в отдалённом, рабочем, парковом, железнодорожном, словно наступление красных. она - в центральном, буржуазном. вот в этом, который нынче я инспектирую, много лет спустя…    

не было мне тут лета – ни с нею, ни даже с Леночкой, лишь одно мороженое успевшей съесть по-над Днепри… зато досталась осень – ранняя, когда можно всё ещё исправить, и солнце это как раз делает. а я бреду «с топором под компасом», то есть не имея ни цели, ни даже примерного маршрута. и так именно забредаю на пустынные улицы, заселённые домами-старожилами. я знаю, как надо идти и находить такие места – этот темп улавливаешь какими-то щекотными предчувствиями дыхания и слуха, его легко может сбить любая проезжая иномарка или строительный звук. но со вчерашнего вечера мне удаётся забредать в такие тихие уголки, ничто не препятствует – и их тут много, и я был уже тут, наверное, но с собеседниками, поэтому тишиной не любовался. например, бульваром Тараса Шевченко и конструктивизмом за листвой – театральным кубизмом… да, мемориальная доска умершего в нищете актёра – помню. казалось – это вовсе не тут.  мой путь нельзя нынче прорисовать, он – хаос одного города, одной столицы, привнесённый в иную столицу, в её порядок. и хаос этот намеренный – вовсе не анархия, это попытка имеющимися закономерностями пути – поверять здешние. заведомая галиматья. и меня радует тут лишь конгениальная сбивка во времени – в том смысле, что дни невозможно разбить на маршруты. и только левая или правая части Киева относительно Крещатика – подвластны моей навигации, точнее, я могу планировать, откуда выплыву к обеду – обязательно туда же, в тыл, ткнусь в горб Бессарабского рынка. хотя мог бы обедать где угодно – тем более что «Пузатых хат» тут достаточно. 

но это привычка детства, и повторение, ожидание уже некоей определённости меню и обстановки среди хаоса собственной путевой свободы и сюрпризов города - усиливает аппетит. этому научились мы в Ленинграде, когда маму и папу я дошкольником тащил в ресторан «Чайка» каждый день, и его прокуренный интерьер добавлял аппетиту к борщу неизменному. тут борщ, конечно, другой, другого века – не резали такими длинными ломтиками мясо тогда… разве что жиринки плавали такого же цвета, оранжевые. столь нужное путнику-путаннику застолье. обязательная остановка и новый виток в восходящих нежданно улицах. «дело чести дворянина выпить это всё и съесть!» 

весь Киев мой – куда дошагаю, в меру силы ног, упрямства взгляда. и я сперва сбегаю, снова и снова – какими-то нещадно лиричными склонами вдоль двухэтажных, трёхэтажным домов, почти особняков, тихих, часто незаселённых. и надежда на каждое окно – вдруг выглянет младая  киевлянка? вот город: испытывает на твёрдость, ведь идти тут одному, наверное, не полагается. в такую погоду солнечную, с умеренной грустью деревьев – вести бы мне Татиану Комарову, несостоявшийся роман днепропетровский. точнее, она бы вела… но я верен себе – и оставленным ненадолго в Турции любимым. это спокойствие особого рода, главы рода – они в далёком тепле, без дождей в сентябре. вот и я тут нагуливаю текст, который даже не попробую пока записать. 

московские геометрические законы тут действуют временами, но в основном – нет. моя любимая система пешей навигации, особенно если в центре – срабатывает, но как во сне. вдруг – перестаёт. прямоугольно-квартальная ориентировка сбивается. и на знакомом, вроде бы, месте делаешь непостижимый крюк. так получалось у меня возле церковной стены «голодомора» пару раз, хотя именно оттуда, помню, начинался один из первых (второй) утренних экскурсов по приезде в мать городов, когда вёл меня московский алкаш по кличке Бур. тяжело пузато дыша и на выдохе бросая короткие фразы – тоже ведь экскурсоводил. то был совсем другой Киев – мы зашагали к Подолу мимо знаменитой вогнутой колоннады, по Десятинной, мимо деревянного забора, на котором чёрная надпись про ОУН-УПА «цэ наши герои» едва ли не извивалась паучино под солнцем. под добрым, утренним... 

Бур – кусочек, конечно, московского быта, но со своими уже точками притяжения в Киеве. его влекло к местам, где спозаранку наливают. и я помнил недорогое место под названием «Домашняя кухня», где в первый визит котлеты по-киевски вкушал. столовский, вполне советский интерьер, бутылочное пиво, там было клёво с Киричуком и Шапиновым… но так рано «кухня» закрыта. на плоскости Подола, среди трамвайных рельсов, мы вернулись к ларькам – и там Бур, своими свекольными щеками сливаясь совершенно с запойными и бомжеватыми киевлянами, нашёл знакомую атмосферу. тут, в самом низу города-праотца, надо было уловить его начальные ритмы, его по-часовому загнутые трамвайные траектории, оконные блики, автошум, табачные сквозняки – так сверяют часы, сближают сердцебиения одновременным опрокидыванием стопки… вот следом за нами взял того же самого фирменного и незаконного напитка (этот ларёк официально сорокаградусным не торгует, доливают в кофе коньяк «из под полы») – вполне молодой, русый с проседью дядька, в немодном плаще, опустошённый, взъерошенный. явно от любовницы или жена выгнала. это мы заезжие, а другие-то по утрам тут почти исповедаются у высоких столиков-бистро. кто б мне такую экзотику показал близ знакомой комфортной столовки? Бур выпил растворимого кофе с коньяком, закусив забавным сувенирным изделием под названием «пицца», а я чаю с жареным пирожком с картоплею. пожевали, подышали местной скромной бомжатинкой, бытующей меж ларьков, и, погрузившись в близкое метро, поехали на окраинную конференцию, где создавалась «Организация марксистов»… 

вечером мы оказались снова на Подоле, только в кафе, где ничего кроме лёгкого мексиканского бутылочного пива обычно не употребляют, но для постоянного клиента, Манчука и его друзей - сделали исключение. и, в конце концов, под бравурные поочерёдные тосты пили мы серебряную «Хортицу», закусывая острыми буритами, причём я впервые увидел, что Кагарлицкий это тоже умеет делать, опрокидывать стопочки. и разгораться далее беседою, как принимающий зачёт у любимых студентов: мне это было вдвойне приятно, ведь мы-то тут, а боготворящая его блОндушка ждёт меня в Москве, и рада была бы такому соседству… тут-то на нас и свалился Бур, который под вечер уехал, вроде бы, к своей любаве в Чернигов – но она его с вокзала завернула истерикой, видимо. позвонил мне с московского мобильного на московский, забыв о роуминге, спросил, где мы, и прибыл – он был в точно такой же, как я прошлой ночью сентября 2012-го, ситуации. потому ветеран молодёжного зюгановского движения пил уверенно, много и молчаливо. и заночевал потом на профессорской квартире Терещука, а мы с Шапиновым попилили в электричке на другую академическую квартиру, семьи Будило, что было продолжением местной реалити шоу. пролезание мимо турникетов, из-под платформы, ожидание одной из последних электричек в промозглой мартовской хмари с торфяным привкусом… 

но теперь вот я – благополучен, заселён, и по центру загУлян… и до тьмы, до самой тьмы ведь брожу, до Андреевского спуска, чтобы прицениться к одёжкам сувенирным – и назад, всё чаще замечая именно при тускнеющем освещении листья осенние... Владимирская улица переходит в Андреевский спуск – возможно, поэтому я поначалу их путал (называл Андреевский - Владимирским), хотя с улицей этой в качестве временного своего адреса познакомился близко лишь в этот приезд. ведёт извилисто Киев, лишний раз давая понять, что мой компас тут не работает: то Стрелецкая, то Рейтарская (забытое агентство «Рейтер»…), и вот, наконец, Золотоворотская, а станция метро «Золотые Ворота» буквально в двух шагах от нашего дома – я теперь не заблужусь. что-то типично питерское в этой, спрятанной в жилом доме станции.

покупаю в том же магазине, где брали «Бастардо», за оперой – в блёсткой обёртке маслица по совету продавщицы, хлебушка такого тёмного, киевского, сыру и чаю в пирамидках, сырков глазированных – не так уж дёшево выходит, зато можно и поужинать и позавтракать полноценно. с новым чёрным пакетом по сумеркам пройдусь вдоль театра, Владимирскую перейду, мимо ресторанящихся протиснусь – и в пустом подъезде, ничем не смущая бабулю-консьержку, подожду лифта в тишине и безлюдье. маловато жильцов тут, видимо… какая-то до сих пор элитная размеренность быта. даже на этаже коридорчик – как-то интимно узок, скорее редакцию напоминает. с этими незамысловатыми деревянными дверьми без обивки. моя – легко отпирается. и тут никого, конечно же. 

лишь я и киевский вечер. из старого углового как бы выросший, зеркально-цилиндрический новый дом через перекрёсток заглядывает недремлющими офисами, напоминает, что я в центре, что я ответственное лицо – за восприятие всей полноты понастроенного, происходящего тут. пространственные ощущения, самолокализация (как на автомобильном навигаторе) – неповторимое и необъяснимое явление. потом может сниться именно это место, и даже при изменившихся во сне домах и обстоятельствах навигатор не подведёт… по-хозяйски уже тут хожу из комнаты в комнату. на балкон заглядываю – остывающий Киев, словно чаша, выливающая свой лиловый осенний вечер в Днепр. вдали, заметив вехи высоких новоофисов, блёстких и широких, этаких недонебоскрёбов – садятся усталые самолёты в Борисполь, блеснув серебряно крылом - отсюда прекрасный вид. и лес, что аэродрому предстоит… чайник, правда, не на кухне. но это мы исправим. допьём пиво для начала, заглядывая в ноутбук, а там и спать сразу же, что ещё делать. только зубы почистить – и на знакомый матрас, глянув через жалюзи на оперный театр.  

эта ночь подлиннЕе, спать уже можно не оглядываясь на настенные часы, тикающие среди сложенных тут на стульях и в ящиках вещей «Прямой дии». устроился я хоть и без простынок, но удобно, тепло – ведь ночью-то прохладно. машинные прОсвисты с Владимирской успокаивают тем, что здесь город, установленный и неусыпный его быт. и нечто среднее, немного питерское, а может чуточка и московского, с Проспекта Мира – убаюкивает… встать в туалет под утро, босиком – приятно, хоть и по плиткам холодным пару шагов, потому что потом в душноватой моей комнате (дверь закрываю, чтоб теплее) ещё можно доспать сколько угодно. к одиннадцати поднимаюсь – Киев давно убежал по делам, и свет везде и снова улицы отсчёты… теперь-то и чай заварю пару раз пирамидками, и позавтракаю обстоятельно: сперва бутерброды, потом сырки. а потом – свобода! 

каждый раз выходя из уютного подъезда на свет улицы, думаю, как хорошо было бы не мне одному тут, а всею семьёю – и маленькие шажки чтоб тут рядом с моими звучали. и по квартире гуляли… ну, это если офис «Боротьбы» тут сохранится надолго. всё равно нечто питерское, - по ощущениям себя чужаком, а значит и ребёнком, – но за два дня всё это трансформировалось в привыкание к месту, к мiсту. и уют как бы ожидаемый, и пространство свежезнакомое, по-детски – сквозная перекличка детств, Киев пробудил, прочеканил этот пунктир… 

первым делом в арку, налево. новая партия бутылок в чёрном пакетике хрустком добавилась к не вынутым за сутки из того же старого контейнера и листьям – дожидаются понедельника они, видно. на этот раз «Пузата» подождёт, хочу довериться дуновениям солнечной улицы Богдана Хмельницкого полностью, плана не имею и даже подозрений, куда сейчас... а вот параллельно Крещатику, но не подземным, а надземным путём! 

Пушкинской улицей, только не к арке в массивной сталинке, через которую к майдану Независимости (где раньше-то памятник Ленину стоял с этой стороны, в серёдке, где нынче пиво пьют) можно, – а в другую сторону. через бульвар Тараса Шевченко к красным стенам одноимённого университета – всё это по чертежам Эпохи, только вот кафешки новые. и детишкам есть чем тут заняться, гоняться. я наслаждаюсь уже каждым лучом света, точно выслушиваю, выведываю самые тихие ритмы Киева, своё дыхание затаив – как будто на дельтаплане лечу, всё ниже, ниже – уже ориентируясь по метро «Площадь Льва Толстого» в просветах элитноватых, судя по окнам, домов, к улице Жилянской. эмпатия, мимикрия, восторг? как назвать это моё, в девяностых в Столице моей лишь достигаемое долгой прогулкой состояние? когда уже не выделяешься и со звуками, с дворами, с заботами дворовыми, незнакомыми – сливаешься? 

иногда такие лесенки и такой подсвет, такая случайно шагающая попутно девушка и ветер в волосы ей, что кажется всё фильмом, и я лишь боюсь ускориться, чтоб не спугнуть всё, находящее меня по навигатору моему загадочному. вот опять признаки олимпийского, нового квартала, и снова пытаюсь уйти от него, а он притягивает. и даже «Пузата» мелькнула, в другом доме – по плоскости расположена, только я останусь верен зарыночной своей. и к ней всё равно не скоро. 

все прогулки одинокие так или иначе повторяют прогулки детские с мамой и папой. вот так же, для них удивительно и незнакомо выступал углами и плоскостями Ленинград, а мы шли от квартала к кварталу, одинаково мне незнакомым, и покой я находил лишь в арке, ведущей к коммуналке АлесандмИтны – близок отдых… может, во всех столицах ищу я детство, моделирую, провоцирую те ощущения, удивления, безличной влюблённостью только теперь сопровождаемые? 

извернувшись через правые кварталы, и даже увидев справа же, попутно, наш «дом за оперой», через сквер Чкалова выхожу к Андреевскому спуску. покупаю жене и тёще вчера ещё присмотренные одёжные сувениры. тёще - чёрную тонко и зелено вышитую толстовку с пояском, жене - белую. и ещё гривен осталось порядочно. булгаковскому дому надивился за пару предыдущих приездов, так что спокойно спускаюсь на Контрактовую и на этот раз в здешней угловой «Пузхате» обедаю. ещё место тут найди – полно даже не потребителей, а оставленных ими недоеденных блюд на подносах. но я оперативно салатик бобово-острый, солянку, украинские колбаски со сметанным соусом уплетаю, и вышагиваю к Подолу. 

кварталы здесь – пустынны и прямоугольны. всё пытаюсь узнать прошлые ориентировки, но теперь и «Домашней кухни» нет, где прежде на террасе мы пивали нефильтрованное «Черниговское» с Леной в день отъезда, и даже вход в метро не на том (что помнится) месте. как во сне, где даже на шаг вернуться невозможно в зыбкий интерьер воображения… поэтому лучше уйти в новые кварталы реальности – Киев не повторяется… а вот тут и автомузей чернобыльский возле милиции, и модерн на фоне неба, здешнего неба. такое подловишь нечасто (в Ленинграде разок дом с небом тоже хорошо совпал, тоже модерновый, но там их больше значительно). «Рафик» скорой помощи в музее автотехники спасательной - ностальгия восьмидесятника. снова пытаюсь даже в линиях этих одушевлённых нашим обществом железок увидеть что-то характерное, гуманистическое, но и предсказывающее крах этой советской доброты, взрыв АЭС, костюмы химзащиты, дробление на языки национальных республик (им, украинским, подписаны машины-экспонаты)… в общем, всегда новое и городское – есть на Подоле, только успевай замечать, а некоторое фотографировать.   

возможно, атмосферу еврейских коммуналок в этой солнечной тишине – даже и сейчас услышать. хотя тот Подол весь ушёл на войну, Великую, отечественную – рассказывал мне Киричук. зато здесь – райком КПУ на первом этаже, со знаменем большим над входом, как-то по-домашнему, с соседствующими шумами из квартир в домах двухэтажных, трёхэтажных. но я вышел к рельсам и набережной… 

давно мечтал – пройти её всю, и подняться в город уже не в центре. сперва казалось, когда гуляли от Крещатика, что всё тут пройти легко и гладко. но гористая местность заставляла в этот раз подниматься, а не спускаться – дискретность обнаружилась, прежде смазанная общением, пока товарищи-киевляне делились видами родными. 

в этот приезд, с Крещатика вступив на холмы и до фуникулёра дотопав, поднялся я в первый же день всё к той же колоннаде вогнутой, и как раз попал на митинг чей-то предвыборный. возле стены голодомора, монастырской… выступали на бедной автосцене (как бы из кузова фургона) акустические музыканты вдвоём, в духе ДДТ, поэтому атмосфера была митингов демократических начала девяностых. пели по-украински, знамёна были невнятные, синие, со зверушками или руками, вроде. около тысячи людей стояло, интеллигенция, киевляне, кто ж тут ещё живёт, в центре... но меня особо почему-то дружественно заставляло взглянуть на этот митинг, родственно и осЕнне – наличие домашнего притяжения. там, на Владимирской, впереди. потому так уважительно митинг обходил, без московской нервозности – мол, мы вас знаем… 

это неизменное желание моё – объединять пространство, - реализуется на набережной, только надо переход перейти. на светофор зелёный не успел – грузность после обеда не пустила, придётся отстоять пару минут. впрочем, решили нарушить с группой граждан. а перебежавших нас – тут агитируют ушлые зазывалы корабельные. совершить прогулку. никого не зазвали, и стали ждать следующей партии переходящих. 

правильно не стал я пивом запивать обед – иначе такого резвого шага не получилось бы. а пройти надо много. и кораблики прогулочные разных калибров, и, наконец, тот грот, где мы опасливо пили вино, а потом на лавке – и вечер был холоден, расплывчат. в самый мой первый приезд. а сейчас – туристических забав прибавилось. помимо пешеходного моста на островок ещё и канат, по которому, руками держась за «вешалку» можно проехать вниз, через полДнепра – вон полетел кто-то, сперва подрыгав ногами, а потом и утихнув.

знай, шагаю. люки наблюдаю. набережная сузилась, я прошёл все отдельные туристические площадки и вдоль автотрассы и леса почти иду теперь, часто встречая битые бутылки, но ощущая из-за солнца какую-то пионерлагерную курортность. советская решётка набережной, местами ржавая, но крепкая – связывает как-то с этом прошлым, с Евпаторией. есть масса таких незаметных штрихов, предметов – незапоминаемых, но быстро связывающих с каким-то временем. может, неровный асфальт? 

всегда стремлюсь дойти именно до такого состояния, пусть и ветер от авто – в лицо, - чтобы казаться неизвестно откуда взявшимся. в тех местах, где никто не шагает. вот и велосипедисты, меня обгоняющие, это подтверждают. по этой части набережной не принято гулять. а я иду – потому что вижу впереди мост и надеюсь по нему как-то подняться в город. это и метромост – прямо как наш, на Ленинских Горах. остров закончился, и стал виден дебаркадер на той стороне Днепра, новостройки, гостиница… всякое небо и всякая река собирают особый пейзаж – особенно если участвует город. порой под ногами встречаются не только банки или осколки выпитого алкоголя, но, кажется и следы преступлений. но только издали кажется это – крови нет… 

наконец, мост, как сооружение грозное и громкое – достигнут. наверху мост украшают железные статуи, воины-освободители, голуби мира из рук их летят. на карте это - мост Патона (сразу же наше поколение, подросшее на альтернативе, слышит имя Mike Patton). минуя очередные бутылочные осколки, поднимаюсь по лестнице в два марша и перехожу авторечку, но не ради посадки в метро «Динамо» (кто бы мог подумать – такое спортивное название под самой Лаврой), а шагания дальше, дальше, за мост. подняться по нему выше не удастся, как и по нашему, ленинско-горскому. лестница, кстати, похожа на марьинский мост – о, там начинал я записывать год назад альбом «Эшелона» в гордом, окаянном одиночестве… 

зато, прошагав почти по автореке, можно тут на склон подняться, и такой странноватой, пустынной дорогой, где машины спускаются нечасто, дойти до самой, что ни на есть Лавры. вот и выполнен план-минимум, состыковать островки моих визитов. ведь сюда меня высадили Аня Петрович и Манчук в две тысячи шестом после ночных бдений у Шапинова – проветриться, поглядеть на мумии… так что теперь знаю, как прошагать сквозь церковные подворья побыстрее. в гору всё время – но не утомительно. и главное – ничего за вход не надо платить. и за выход…

и за стеной монастыря – снова раздолье. и ещё один подальше островок, где на ночь весны две тысячи пятого года глядя, с троцкистским эмиссаром из Лондона толковали Витя и Андрей, под винцо, в сумерках, про Олега Верника беспринципного, про Алана Вудса и гранты… политический процесс интересен и со стороны. «а мне б в девчоночку хорошую влюбиться» - думается всякий раз из скукоты таких разговоров. тогда она, девчоночка последняя, почти забылась, и звали её Катя. и ждала она приглашения замуж… у нас бы получилась крепкая семья верных сталинцев – но что-то в нас не сближалось помимо первичных признаков. темпераменты разные слишком: она лабильная, глаза-угольки. стала троцкисткой потом за компанию с маленьким питерским мужем. 

перейдя Лаврскую улицу и первый перекрёсток встретив в его солнечном оптимизме, забредаю внутрь жилых массивов. и просто мимо подъездов, которые в рядок - иду, и чувствую то детское умиротворение, что казалось мне торможением времени. когда движешься тихо, и дыхание твоё, кажется, а иногда и речь, может становиться причиной мурашек – словно лишь кожа остаётся в соприкосновении со временем, а сам ты почти в невесомости. эта аудиально-тактильная сензитивность с годами ушла, но я подлавливал её стимуляцию порой – то в речи телевизионного диктора, как-то заботливо прицокивавшего по вине поставившего микрофон. особенно в речи Чумака мне этот дар гипнотизёра слышался… именно в таком нежно-настроенном на дуновения времени состоянии – гляжу на низкое здание детского садика, в масштаб детского мира. нужен будет садик нашей детке, вот и срастаются сон и явь. и сразу узнаю место – снилось оно, только в виде серого лабиринта, шёл по концентрическим кубическим коридорам, иногда перешагивал границы – там впереди, куда шагаю я, будет такой же ряд подъездов. только во сне казалось почему-то, что это дача, на даче… вот она, московская высокомерность! Киев это дача для москвича, дедушкино имение… белые стены, вложенные мелкой жёлтой и голубой плиткой, панельное строение – тоже отмечено Постэпохой, тут курсы английского языка EF (как серия кассет «Сони» звалась). как они влезли в исконно детское здание? никогда не знаешь, где найдётся место из сна – но на узнавание срабатывает тот самый внутренний навигатор, место спутать невозможно. 

так и дошёл почти до «Арсенальной», из незнакомого угла вышел, по улице, конечно же, Московской, мимо клуба трудящихся. и здесь, как у нас, всё подвигают новые, национальные названия на синих табличках (у нас – бордовых), мова, завершение разобщения. далее – уже знакомо всё подряд. включая «Спуск моей печали», на котором писалось, точнее – сперва чеканилось, и тут же в блокнот заносилось, стихотворение:

"Бажаете бути стрункою та прибавливою?"

хватит ли сил принять эту весну?

солнце не ослепит ли?..

небо новейшее,

у горизонта светло зеленеющее,

небо окраин мартовских Киева –

хватит ли глаз обозреть?

голод в ночах изодиночившегося

со взглядом вовне устремлён

и ничего не пророчит -

манит просто мартом

очередной прямоуличный склон

в знакомую игру вступаю-вшагиваю

в текст прастолицы вгрызаюсь, в гранитный

(Крещатика) и многостенный,

сплетённый пауком-часовщиком…

солнце лелеет сезон молодых

норма статистики – ни улицы без поцелуя

счастливцев помладше меня

лет на десять

лица клянутся

просто им, лицам,

так углубляться сливаться –

естественно, но не мне…

…шагай своим путём, товарищ Чёрный,

волосы киевским ветром мой щедро,

грядущих незнакомцев-перекрёстков

вычитывай загадки

то ли Сиднеем Вишесом в Париже,

то ли Плейшнером в Берне –

гуляй и нагуливай слово…

(да, сам себе говорю

на бульваре Тараса Шевченко,

в дворах-кварталах

университетско-школьных)

мне нужен этот гомон, лица незнакомок,

догадывающих рок-музыканта, вероятно, барда

в джинсовом рамонесовАтом…

нездешний вешний

и вечный шпион-градочей

улицеслов течёт своей молитвой

ищу, наверно (да, и здесь ищу)

леченье сердцу, осенью избитому,

но временных таблеток не хочу…

заблужусь в этом солнечном кружеве,

не держась маяков-куполов,

с каждой новою улицей дружен,

текст домов чту как книгу веков,

начиная от Лавры пещерной,

где внизу в восковой духоте

поцелуями стёкла залеплены

саркофагов святейших костей -

дань живых мертвецам ужасает –

не тащили б хоть подземь детей!..

да мне почка дороже любая

на деревьях в надземной весне!

из глубин богострашных веков

выбегаю на мартовский воздух

чтоб читать Киев снова пешком

не по атласам и не по звёздам,

а по люкам и свето-теням,

что лишь мне подсказали дорогу

по затейливым кратким холмам -

город так узнаю понемногу…

здесь ветренее и смелее март,

хоть Днепр под льдом, но на правобережье

уж тучной мошкарой вокруг жужжат

у почек насекомки – чуют прежнее

в пивной прозрачно-пьяной зеленце

вплывают дни в сезон чистонебесья,

прохожие меняются в лице,

в метро реклама словно легковесней…

пусть ивы Киева меня ласкают прядями

плакучими - им в марте веселей…

я понял, что меня отсюда тянет

к родной зеленоглазейшей весне

14.04.07

а тут уже и самый центр, и Банкова. и прочие, и выход к дому партийному, который прежде не замечал – но по отделке он красноармейский, военные жили в нём, верно. и законы улиц московские тут снова не действуют: пошёл было как бы обратно, но тут нет прямоугольности. холмистость Киева – не московской чета. тут только лестницы, даже возле школы, куда, конечно же, элита своих водит деток. но вечер не за холмами, а мне хочется пройти все эти уличные террасы, и соединить все точки прежних маршрутов – хотя бы только глазом прикоснутые… 

перешёл до сих пор перекрытый, безмашинный Крещатик в сторону всё той же двойной арки в сталинке, где по пути – ларёк пятидесятых годов. продавали тут «мороженко», видимо. так киевская бабушка Серёжки Ланового говорила… я ждал именно этого кадра - город устал вместе со мной, и Крещатик весь отразился нехотя, с небом...

в уже хмурые знакомые перекрёстки, вверх ведёт моё упорство, хотя можно было и срезать налево по Пушкинской. но увидеть внутреннюю жизнь этих массивных центральных кварталов – мой долг. и даже поглядеть на национал-зазывал, за панночек, что возле ресторанно ужинающих на улице иностранцев норовят залучить новых прохожих. такой у них метод – ловля на глаза, на веночки с цветочками в волосах. так вкуснее, когда рядом гарна зазывала… до Владимирской дошёл, повернул налево, и за это время резко стемнело, словно Киев давал мне максимальную обзорность, а потом устал. устал и я, конечно. 

в подъезд вошёл не так резво, как в прошлый раз, зато поужинал степенно, начав с бутылки «Львивского» - с особой, ненашенский железностью пиво, интересное, поевропЕйскее. и тут, подзарядившись этим лёгким алкоголем, решил я провести коллективизацию мебели. а то нужные на кухне вещи – почему-то в разных комнатах. понятно: не успели разобраться, как переехали. вот и притащил: из ближайшей, где сплю – тумбочку, смешно подписанную (принтерной распечаткой), что тут, мол, еда. там действительно картошка в ящике нижнем. столик лёгкий принёс из комнаты возле балкона – под электрочайник пойдёт. а то что за кухня - один холодильник? 

здорово тут жилось семье когда-то: четыре комнаты, такая длиннющая квартира, явно элитная. пока идёшь – будто гуляешь. на квартиру Лановых на Суворовском бульваре похожа, вся в линейку, но с закуточком (где ноутбук). громко тикающие часы перевесил из ночлежки на кухню, на стену. вот оно, киевское время, в углу, шагает своим чередом. собрав, наконец, не только подобие кухонного гарнитура в рядок, но и стол установив для непосредственной еды, в этом интерьере уже удовлетворённо испив чайку с бутербродами, отошёл ко сну. 

а утром, едва встал и чайник включил, послышались шаги и ковыряние ключом. это из «Прямой дии» человек – и как раз в мою комнату. спешно собрал там всё, увёз рюкзак-трансформер. и вернулся к зватраку. парень долго осматривал комнату, и , не обнаружив тумбочки с картошкой, заглянул на кухню. я оптимистично отхлебнул чаю, утвердительно: 

- Да, я тут всё собрал, так сказать, рационализировал… 

парень ушёл в непонятках. я заглянул в его комнату, где он уже уединился с ноутбуком, и почуял запах обиженного пука. но всё же забытую свою чёрную поддёвку подсвитерную забрал. когда пришли из «Боротьбы» первенцы понедельника, выяснилось, что мебель тут двух организаций, и чайники с прочей кухонной техникой тоже – поэтому действия мои классифицируются как сплошная, насильственная коллективизация. посмеялись и чаю выпили вместе, достал печенье, угостил Дениса Левина и его прозрачноглазую подругу – они на пикет собираются, а я на поезд... 

в комнате, ближайшей к входной двери – уже и другая пара. и тоже удивляется Илья: куда это мой стол переставили? а я такую классическую приёмную выстроил – чтоб кандидат Киричук принимал ходоков. маленький стол поставил вдоль двери. но именно этого не надо было делать: как же Илья будет смотреть на светловласую высокую дивчину, которую они берут на работу? она тоже на рабочее место уже присела – так соблазнительно… Илья, конечно, всё быстро переставил. и девушка поставила на свой столик (столик, скорее, для женственного восседания на нём) принесённый из вездесущего «Кофе-Хауза» комплектик из двух больших стаканов. ей и ему. офисная и личная жизнь центра Киева начинается, а мне пора в путь. ключи оставляю, и рюкзак за собой, как собачку на гуляние вытягиваю на длинном поводке. 

и всё же – есть время гульнуть! посетовать, что в книжном на Крещатике книга моя не появится (сам поленился, а ведь мог бы попробовать отдать на реализацию!) встретиться с киевским знакомым-байкером Ильи Онорина, чтоб забрать для него мотодеталь... 

успеваю, выгребаю и к ранне-обеденному часу, словно тут какой-то постоянный Гольфстрим, снова к Бессарабскому рынку, но мимо небоскрёба, мимо агитатора в самом начале Крещатика. разглагольствует интеллигент в мегафон от имени «Свободы», из синей палатки. про олигархов говорит что-то злое. по-русски… 

ну вот, трёхблюдный обед уже как-то и не удивляет, только в зале я нынче дальнем, где все под музыку быстро едят. и мультики, клипы, рекламки на настенных мониторах тоже помогают уплетать всё под томатный сок – и не чувствовать себя одинокими в своих витальных надобностях. а мужиков, спешно обедающих тут и женщин, но порознь. именно не общающихся за обедом, а только на еде сосредоточенных – много…

выхожу из «Хаты» как бы обратно разматывая свой же путь к Крещатику, от Крещатика. мимо рекламной стены Turkish Airlains, совсем скоро, через недельку полечу я на турецкую свадьбу (но это уже другой рассказ). путь к поезду – прям, как путь к коммунизму, по Красноармейскому бульвару, мимо Щорса и под землю. пешее воссоединение Киева поведено в трёхдневный срок.

P.S. я чужд, конечно, всяких суеверий. но моё свирепое обгуливание Киева, моё комфортное одинокое пребывание в нём показалось воровством мгновенно, когда узнал о том, что товарищ Развозжаев похищен в Киеве. словно метафизически умыкнул я как-то эту всю перспективу жизни в ближнем зарубежье, работы эмигранта, писание статей за ноутбуком в здешних кафе при вайфайном и кофейном обеспечении… весь этот спелый город обобрал глазами и ноздрями. такую странную вину я ощутил, литературную, 19 октября (о, «Книжная лавка 19 октября»!), когда мне позвонил Анатолий Баранов и поторопил с главной новостью. проходил я в тот момент со стороны Замоскворечья со Светой Макаровой тот самый ХХС, который уже успел стать символом реакции, в котором весной громыхнули «кощунницы». прости этот писательский и левацкий грех, кузен Леонидас! снова в Киеве мы будем – вместе, и – победителями, после их и нашей революции.